Московский
культурологический лицей

«Ваш величество! Ваш превосходительство! Ваш всесвятейшество! С бодрым утром!» — посыпался из будильника ангельский щебет.
Тишина. Будильник встряхнулся и перешел на звонкий, как горн, клич: «Проснись и пой! — Леха с трудом разлепил глаза. — Попробуй в жизни хоть раз не выпускать улыбки из открытых глаз». — Ну, просто кошмарики, что за жизнь! — он перевернулся на другой бок и с головой нырнул под одеяло. — «Пускай капризен успех, он выбирает из тех, кто может первым посмеяться над собой».

Музыка била по ушам, голове и всему молодому организму. Пытаясь прихлопнуть мобильную канарейку, Звонарев задел распухшее ухо и понял, что печатня и ее обитатели ему не приснились. А канарейка тем временем разорялась во всю мощь:

Этот закон давно известен:
Не интересен мир без песен,
Но если даже дождь идет с утра,
Надо, чтоб люди точно знали —
Нет оснований для печали, —
Завтра все будет лучше, чем вчера-а-а!

 [ 63 ]

Сев на кровати и с трудом сфокусировавшись, он с ненавистью плюнул в заливающийся будильник и, чтобы получить хоть какую-то сатисфакцию, решил безотлагательно перейти к ритуалу «Утренний носок».
Пусякину давно было заказано изобретение «Носки „Всегда вместе”». Юный гений планировал прикрепить к вечно теряющейся парочке магниты, которые, во-первых, сведут носки вместе, а во-вторых, притянут их туда, где им и место — к большому магниту, в углу комнаты.

Жаль, что Степа не довел до практики свое ноу-хау. Так что опять облом! Чудодейственный способ начать день с хорошего снова не удался. Носка не было.

Как не было доски, аквамарина и фотографий.
Вот тогда Леха окончательно проснулся и с предчувствием надвигающейся катастрофы оглядел свои пенаты. Никаких признаков вчерашнего шурум-бурума! Опрятно сложенные штаны и рубашка вообще привели его в неописуемый ужас! Он вскочил и, как раненый птеродактиль, которого долго не выпускали из клетки, заметался в поисках вчерашних трофеев, на ходу сшибая стулья.
Мысль, пришедшая спросонья, была только одна: «Кафежители выкарабкались из своего логова и все уволокли».

А электронная чирикалка все заливалась:
Часто от взрослых слышат дети,
Что измельчало все на свете —
Люди, дожди и все, что ни возьмешь.
Видно, забыли, что вначале
Деды о том же им ворчали,
А между тем, все так же мир хорош!

За несколько секунд панически-разрушительного лёта по комнате та приняла более-менее приличное состояние, которое Леха называл «После обыска». Опознав в показательной кучке у двери свои дорогие носки, он наконец понял, что «генваристы» ни при чем — случилось нечто более страшное: перед уходом на работу мама успела нанести визит вежливости его «порядку».

Теперь все улики наверняка изъяты и приобщены к делу, сфабрикованному против него. Чтобы спустить гнев на тормозах, Леха отыгрался на носках, с яростным воплем расфутболив их по сторонам. Первое, что его волновало, — конечно же, фотографии: ими он собирался удивлять и вдохновлять товарищей на защиту Карары. К ужасу Лехи, одну из них задумчиво дожевывал пес, устроившись на коврике под столом; остальные валялись рядом и ждали своей очереди.
— Фу!!! — заорал Леха. Чарли флегматично затрусил в прихожую, оставив добычу. — Фу… — повторил он, уже с облегчением: видимых повреждений на оставшихся снимках не было. Второго сеанса с задумчивым вампиром он бы не вынес.

Так. Где аквамарин? По всем законам жанра маминой уборки он давно отдыхает в мусорке. Камни, шишки, ракушки, болтики и стеклышки всегда выпроваживались из его комнаты именно таким иезуитским способом. Аквамарин мама, скорее всего, приняла за обыкновенную стекляшку.

— Чарли! — взмолился Леха. Но верный когда-то пес уже мирно дрых в коридоре. Сесть бы рядом на пол, зарыдать и, как в детстве, почувствовать себя беспомощным и одиноким!
Вместо этого обессилевший спецкор зашлепал босыми ногами на кухню — там его ждал очередной сюрприз под названием «Письмо сыну».

«Сыночка (такое обращение изначально не предвещало ничего хорошего)! С Чарликом я погуляла. Пожалуйста (слово „пожалуйста” было дважды подчеркнуто, что в переводе с маминого означало „последнее китайское предупреждение”; дальше стояла стоял жирный восклицательный знак как намек на воспитательную паузу). Не трогай собаку. Не выводи Чарли на улицу. Пусть сидит дома».

Ниже красивым маминым почерком были выведены десять нравоучительных пунктов с рекомендациями, как стать достойным представителем рода Звонаревых.
Первые три параграфа о пути к совершенству — «вынести мусор, покормить рыбок и помыть за собой посуду», — Леха знал наизусть, остальное принял к сведению. Он перевернул листок.
«P.S. Камень в аквариуме. За дощечку спасибо, как раз под горячее подходит. Целую. Мама».

Звонарев, теряя шлепки, подпрыгнул к кухонному столу. На вчерашней добыче красовалась кастрюля с компотом. За последние дни его сердце так часто меняло свой ритм, что в данный момент кардиограмма не показала бы ничего сверхординарного, однако спецкор опустился на табурет и тяжело задышал.

Кажись, отлегло. Все равно чего-то не хватало. Чего-то важного, что вернет его в мягкую реальность и расставит все на свои места.
— Блокнотыч! — вскочил Леха, и, лавируя между разбросанными вещами, понесся в свою комнату. — Чарли! Где блокнот?
Пес лениво потянулся и, виновато махнув хвостом, устроился на новом месте.
— Вот ты где, мой дорогой. А я уже испугался, что тебя тоже заныкали, — Леха по-отечески похлопал блокнот, который лежал на журнальном столике. — «Мой первый друг, мой друг бесценный».

Все образовалось, и даже будильник заглох. Жизнь налаживалась. «Ну что, за синеглазиком?»

Звонарев не успел перейти к спасению аквамарина: по квартире, заливая тишину, понесся пронзительный звук милицейской сирены. Цокая когтями по паркету, примчался очумевший Чарлик.
— Вот дурдом, — ругнулся Леха. — Не боись, это Пусякин! — успокоил он пса.
— Звонарь, привет! Куда вы все пропали? Уже сутки не могу пробиться! — прорезался из трубки простуженный голос друга. — Ты в школу?
— Степыч. Как мне тебя не хватает! У меня такие новости — рух сознания с башни рассудка!
— Опять по пищеблокам лазил? — догадался Пусякин.
— Угу. И кое-что нашел.
— Что нарыл-то?
— Сам не знаю, какая-то доска с дырками! Слушай, я сейчас к тебе заскочу.
— А что, в школу сегодня не идешь?
— Какая школа?! Тут расследование века! Роман тысячелетия! Приключение всей жизни!— возопил Лехыч и тут же осел: сегодня же география. Как минимум к 3-ему уроку он должен быть в классе. Вот непруха! — И вообще, могу я навестить больного друга?
— Я не больной, а выздоравливающий, — уточнил Пусякин. — Ладно, тащи, разберемся с твоими дровами!
— Через пять сек буду как штык, — обрадовался Леха.

Кухня, комната, коридор, ванная, блокнот не забыть, доска не влезает ни в один карман, камень (вот он: хризантема из кристалликов поблескивает, немного освещая воду в аквариуме), шнур к фотоаппарату, скорее, скорее. Леха накинул куртку, зашнуровал ботинки и вихрем помчался по лестнице (По трапам не ходят, по трапам бегают, как говорит папа).

Его выбросило из подъезда почти как из кафе. Разница была лишь в том, что из собственной квартиры он улепетывал по доброй воле.

Новая глава? Ваше мнение?

— Ну. Че надыбал? — мрачно поинтересовался Пусякин. Он, как ни странно, уже был не в настроении.
— Глянь, — протянул ему Леха трофей.
— Круто! — кисло заключил Пусякин.
— Что это, как ты думаешь? — с надеждой, что друг раскроет тайную суть причиндала, спросил Леха.
— Доска с дырками.
— Это я и без тебя вижу. А зачем дырки?
— Кабы знать! — зевнул Пусякин, задвигая шторы.
— Слушай, у меня тут сто-о-о-ка всего! Даже не знаю, с чего начать.
— Не знаешь — не начинай!
— Во, зацени — камень, почти драгоценный! Активирует работу третьего глаза, развивает инстинкты.
— Третьего глаза, говоришь? Эт хорошо. Третий глаз, шестое чувство, четвертое измерение, пятый угол…
Леха вдруг понял, как соскучился по приятелю, по его сумасшедшим идеям. Он был уверен, что именно Пусякин разгадает все загадки, выйдет на главную тропу и в один мощный разгрыз расщелкает все, над чем бьется их дружная «кумпания».

Степыч крепко держал руку на пульсе всех прошлых вылазок, и если бы не гриппозные каникулы, то наверняка <….>.

«Вводная информация», накопленная во время «отсутствия присутствия», прямо распирала Звонаря.
— У меня ворох мыслей и куча улик, я всех уже расписал на «своих» и «чужих», но нужен твой мозг. Там такое было! Сначала меня «забыли». Не, давай по порядку. Иду по дверятнику. Прикинь, узкий коридор, дверюг — как в поезде! И портреты, портреты, куча портретов…
— С усами? — без энергии подкинул Степа, привязывая к шторине какой-то груз.
— На них таблички, вот, я заковычил, — Леха полез за блокнотом. — «Выход на арену», …че-то там про время, неразборчиво написал, «Лифт»… тоже неразборчиво, «ВР» какое-то, «Сад величин».
— А что усы? — бросил Пусякин, усаживаясь за компьютер.
— Какие усы?
— На портретах.
К такой манере вести беседу Леха уже привык и абсолютно не реагировал на равнодушную спину приятеля. Так даже удобнее — не отвлекаешься.

— Да это на дверях таблички я тебе зачитываю! Ты не представляешь, сколько их там наштамповали. Представляешь, зажимаю булыжник,- тут спецкор выжал шикарную паузу (как мама свою знаменитую точку после «пожалуйста»), — читаю для прикола нашу заклиналку, как на утреннике в детсаду, и меня -- ды-дыц! ка-а-ак подбросит, и я в «Чики-пуки» (это комната такая, не из пятнадцатидверника, про нее никто не знает, кроме Строки, меня и теперь тебя). Прикинь: я сижу по-турецки на пуфике, в руках веер, на столе бублики. Слушай, давай позавтракаем, есть хочется, хоть ботинки жуй! Чики-пуки — это типа двери изобилия, — пояснил Леха. — Так есть че пожевать?
Степа, не оборачиваясь, протянул руку за спину:
— Покажь булыжник.
Леха послушно достал аквамарин из кармана.
— Так это разве булыжник?
— А что, нет?
— Не катит. Маловат.
— Ага. Маленький да удаленький. Он все замки открывает. Ну, короче, наелся я бубликов… — Леха снова достал блокнот, чтобы не упустить момент и все записать, если Пусякин вдруг созреет. Судя по тому, что тот молчал и слушал (такое случалось с ним только в моменты зарождения в его голове «могучих идей»), шанс все-таки был. — Потом по стенке кино пошло.
— Там что, видеорегистраторы?
— Да сто пудов!. Печатню видел. Еремей — прикинь, оказывается, это он «Ведомости» заменил на «близнеца»! Потом я в шкаф вошел. Но там ничего интересного, всякие фиговины цирковые. Фотки еще видел. На одной — кошак трехцветный. На другой — куча собак и мужик в купальнике. В это время на стену вылезла Строка бегущая, она мне на вопросы отвечала. Я ее типа экзаменовал. Она мне и раскрыла их козни.
— Ну? Чего она тебе раскрыла?
— С помощью бублика можно проходить сквозь стену. Булыжник — универсальный ключ от всех замков. Про «Ведомости» только ничего не сказала. А Чарлика, говорит, надо щупать. Вот пень с ушами! — хлопнул себя по лбу Леха. — Чарлика-то я так и не прощупал, как «сосиска» советовала.

Пусякин оторвался от монитора.
— Звонарь. Ты с полки не падал? Или, правда, такой голодный? Сосиски у него разговаривают!
— Да не, она больше не «сосиска», она принцесса!
— Давление хочешь померить? — предложил Пусякин.

— Да строка это! Бегущая по стенке! Я к ней подход искал. Говорю ей: «Покажи мне ответ». А она мне: «Ах, Лешенька, ах, не уходи только, я тебе все сейчас расскажу, только не покидай меня», — он неожиданно смешался и ужал финал вдохновенного рассказа. — А потом перегорело в ней что-то.
— Бегущая по Стене? А с чего это она «сосиска»? — шмыгнул носом Степа.
— Потому что она такая, — широко раскинув руки, изобразил спецкор. — В общем, когда она по стенкам кино гнала, увидел я себя со стороны в печатне. Сроду не знал, что я такой! Ну, это не важно! Она мне сказала, что я нахожусь в тайной комнате под названием «Чики-пуки». Прикинь! А еще сосиска мне по секрету выдала, что у каждой улики свое предназначение, но это я тебе уже рассказывал.
— Мощно, — заценил Пусякин, вытряхивая пыль из клавиатуры.
— А то! — наконец Леха был удовлетворен. — А главное, я в печатне был. Фотки там сделал. Но у меня тупик. Слишком много версий. И все расходятся.

Для любой тупиковой ситуации у Пусякина имелся фирменный прием «Трехпальцевый салют» — одновременное нажатие клавиш Сtrl-Аlt-Delete, отправляющее компьютер в нокдаун с последующей перезагрузкой.

— Все! — придержал он Лехину тираду. — Слишком много кучной информации. Надо разложить по файлам, поискать результатище. Давай так. Я за машину, а ты — на кухню и похомячь. Это тебя успокоит.

 [4]

Картинку надо бы перерисовать
(исправить большой палец)

Убираем? Ваше мнение?

На пятнадцати квадратных метрах пусякинского логова умещалась настоящая научно-техническая база. Всюду горели и мигали различные датчики и индикаторы; в самом углу комнаты, под портретом Сергея Образцова, попискивал сканер.
Стол на кухне в качестве обеденной принадлежности здесь давно не рассматривался — вся полезная площадь использовалась для техники. Есть полагалось держа тарелку на коленях или примостив ее на огромной картонной коробке, которую Степа нежно называл «Питалом». Здесь же, свесив ноги, примостились две куклы-марионетки, изображающие папу и маму Пусякиных: театральный художник смастерил их для Степика, когда тот еще был в детсадовском возрасте.
«Питало» предложило Лехе остывший чай и засохшие бублики с кунжутом.
— И здесь бублики, — отметил Леха. — Эх, принцессы не хватает…
Он развалился на диване, держа в руке железную, чуть примятую кружку с чаем. Хорошо!

Этот человек имел потрясающее свойство слушать все, а вылавливать какие-то абсолютно левые детали. Только через некоторое время обнаруживалось, что Степа помнит и правые.
Эту способность «форматировать информацию» давно заметили учителя в школе. Почти каждый урок начинался с фразы: «Пусякин, за первую парту!»
«Медленным шагом, робким зигзагом», растягивая удовольствие класса, Степыч перебирался вперед и погружался в мир, где правили мегабайты. «Инфу» о всяких там синтаксисах-косинусах он пропускал мимо ушей как ненужную, по его мнению.

Заканчивались такие «нырки в бесконечность» плохо для гения, но хорошо для идеи, которая в конкретный момент буравила его мозг. От его суперзатей трепетали даже рыбки в Лехином аквариуме. Да что там рыбки! Не раз, не два и не десять вздрагивала и воспаряла духом вся школа от входа Пусякина в фазу идеетворения. Однажды в течение двух недель родители учеников получали SMS-сообщения о «пятерках» и «четверках» своих чад. Потом на школьном сайте появились объявления: «Карантин продлен», «Сменка запрещена», «Пропуск на уроки — только с воздушными шарами».  [2]

— Так что за гора? — повторил Пусякин, заходя в кухню.
— Ну не гора — вулкан. В Крыму, — сказал Леха и тут же вспомнил про географию, которая перебивала ему всю интересность молодой жизни. — Одно не врубает: почему за него никто не вступился. Брат его — и тот как столб стоял. Ребусы мне подсовывал. Ух, что там творилось! Сначала они разговаривали о какой-то челобитной, потом пришла стража и схватила Карару. «Божья коровка» обещал его пытать.
— За челобитную?
— Не знаю. Так он же того…. Якобы изменник.
— А на самом деле?
— Хороший человек, его спасать надо, — горячо заверил Леха.
— А божьи коровки пытать его, значит, будут? — двинул головой Пусякин, разрабатывая шею.
— Ну да. Я обстрелял их всех.
— Это все объясняет, — Степа с хрустом потянулся, сделал несколько наклонов и приседаний. — Звонарь. А тебя ведь реально надо лечить.
— Коренной даю: из ручки обстрелял, билетиками.

Не обращая внимания на иронию друга, Леха «высыпал» снимки на диван.
— Видал?!
— Фотошоп?
— Нет, конечно! Между прочим, рискованно это все! Я под станком сидел!

Пусякин поднял бровь и так глянул на Леху, будто рядом с ним сидел не его верный товарищ, а, по крайней мере, мутант божьей коровки в костюме «от Армани».
— Слушай, гурман сухарей. Хочешь провериться прямо сейчас? — спросил Степа.
— Ты гляди, какие кадры! Вот эти за него не заступились, видишь?
— Значит, не хотели, не надо им этого было, — постановил Пусякин, забирая фотографии. — Все! Пошли в комнату! Я загружаюсь, а тебя мы сейчас обследуем. Иди к окну и сканируйся.

Пульс, сердцебиение, давление и анализ опорно-двигательной системы его пока не волновали, а вот состояние нывшего уха и пошатнувшегося духа можно бы и проверить. Прижав слуховой орган к сканеру прибора, он косил на экран.
— Не вертись — не сработает! — предупредил Пусякин, «спинным мозгом» чувствуя Лехино нетерпение.
Прибор застрекотал. Сбоку, кряхтя, полезла распечатка: «Повышенная мозговая активность, сильное эмоциональное возбуждение, влюбленность легкой степени. Состояние уха соответствует состоянию духа».
— Пусякин, это что ты тут намутил? — вспыхнул Леха и спрятал листок в карман.
— Что тебе выдал ЧМУП? — не оборачиваясь, спросил Пусякин.
— Кто? — не понял Леха.
— ЧувствоМыслеУлавливательПусякина. Ты не увиливай, читай!
— Ерунду всякую, — уклонился Звонарев.
— Как это «ерунду»? Если ерунду, — тем более показывай, исправлять буду! — обиделся за прибор изобретатель и прямо на кресле подкатил к ЧМУПу. — С помощью этой системы даже можно узнать, находится ли в тебе что-то электронное, и если да, то скопировать код крупным шрифтом. Но в тебе ничего нет.
— А если во мне что механическое?
— У механического кода быть не может, только у цифрового. ЧМУП определяет микрочипы, а не гвозди. Для гвоздей нужен рентген. Давай сюда!
Леха нехотя достал листок. Пусякин пробежал его глазами и промычал:
— И правда, ерунда. Ладно, ща поправлю! — и полез в прибор.
— Слушай, Пусякин, давай ЧМУПом ты займешься после, а сейчас дела надо делать! Кто обещал разобраться с дровами?
— Обещал — разберусь. Ты пока анализы сдавай, а я мозгом думать буду, — он вернулся в свой угол. Пальцы Пусякина порхнули по клавишам, сделав несколько замысловатых аккордов. Прямо Святослав Рихтер за компьютером. «Хоть дятлов озвучивай», — подумал Леха.

Время от времени он ловко отталкивался от стола и по наезженным траекториям скользил по углам квартиры, а то, совершая какие-то ему одному понятные манипуляции, укатывал на своем вездеходе в коридор.

Или отсюда новая глава? Ваше мнение?

Учился Степа посредственно, но в школьных кругах слыл гением «железа» и логику имел под стать — железную.
«Парень с соображалкой в голове, а на трояках сидит», — говорили про него педагоги. На это у Степыча был заготовлен неизменный ответ: «60 % выдающихся людей были неуспешны в школе. Причина — их невписываемость в действующую систему».
Но это было не совсем правдой. Может быть, куда-то Пусякин и не вписывался, но на действующие системы влиял реально: благодаря ему в школе появились SMS-дневники; скандальное испытание «Пищеопределителя» закончилось явным повкуснением меню, а после референдума об интерактивных досках («Желаете ли вы, чтобы они просто так на стенах пылились?») их начали использовать по назначению, и уроки стали намного интересней.

Убрать? Ваше слово?

— Да уж, расклад у вас действительно финтовый, — гонки по пересеченной местности завершились, и Пусякин наконец припарковался возле приятеля.
Леха в это время заканчивал ковыряться в приборе, нажимая на разные кнопочки и десять раз сканируя свое ухо.
— Ща. Пару сек! — поднял руку Звонарев, завершая борьбу с ЧМУПом.
«Сеанс нанотерапии удачно завершен», — в очередной раз отрапортовало изобретение.
Почесывая ухо, которое все еще напоминало о «выдверении», Леха обернулся к другу:
— А если не во мне, а в Чарли?
— Что — в Чарли?
— Ты сказал: можно определить, есть во мне что-то микрочипное или нет. А если не во мне, а в Чарлике? Принцесса же советовала его прощупать.
— Какая принцесса?
— Которая сосиска.
— А почему это она принцесса?
— Я ж тебе объяснял. Ты что, уже забыл все или глухой? Тогда сам сканируйся!

Пусякин подумал и выдал:
— Сначала я думал, что к каждой улике надо искать пару…
— Не понял…
— Например, булыжник — открывает двери. Но если ты его из замка достанешь, дверь закроется? А тебе, предположим, надо уйти и оставить дверь открытой, — тогда что? Вдруг аквамарин — не ключ?
— Как не ключ? Мне принцесса сказала! Я сам открывал.
— Вот именно. Тебе твоя сосиска что сказала? «Аквамарин открывает все двери». Вдруг он — открывашка, а не ключ. Петришь?

— Ну?
— .. бублики гну. Отказался я от этой идеи, лениво.
— И какой вывод?
— Простой. Потеряли кучу времени, ничего не проверили, глупостями занимались, — и раскрутился, как на карусели, одновременно вертя доску на пальце. У Лехи зарябило в глазах.
Он подскочил к Пусякину и остановил кружение.
— Слушай, а зачем туда приходить с собакой? — задумчиво бросил Степа.
— А я — знаю?..

Тут в пусякинском лице что-то изменилось и передвинулось. И Леха понял: Сtrl-Аlt-Delete. Степыч пошел на перезагрузку. Выглядело это примерно так:

Вопрос: Зачем приходить с собакой?
Ответ:
а) Возможно, кому-то потребовалась чужая собака.
б) Возможно, этот кто-то — сумасшедший.
в) Не исключено, что этот кто-то захотел увидеть кого-то, у кого есть собака.
г) Или, допустим, этот кто-то не хочет пускать в кафе того, у кого нет собаки.

— Скорее — «д», — подкинул Леха. — Кому-то мешает тот, кто не может находится рядом с собакой. Из-за аллергии.
Это Пусякин проигнорировал. Чтобы избавиться от лишнего (а избавляться от лишнего было самым любимым его занятием), Степа использовал Shift+Delete («Удалить, не перемещая в Корзину»).

— Вот и я не знаю никого, кто, имея свою единственную и неповторимую собаку, добровольно пойдет в ваше «генваря», чтобы у него эту собаку отобрали.
— Что ты хочешь сказать?
— Все просто. Кому-то нужен я, и нужен больше, чем любой другой человек, пусть даже с собакой.
— Ты это серьезно? — откровенно возмутился Леха, не зная, чем — выводом без логики или хитростью, с которой друг завлек его внимание. — А я думаю, что я. Пес-то — мой, а у тебя — его полное отсутствие!
— Без вариантов: идти в кафе придется мне. Я даже выздоровею для этого случая.
— Без вариантов: Чарли исключен. Или мне полный delete, — в тон ему изрек Леха.
— Но в кафе идти надо.
— Но Чарли — исключен!
— Не фони! Я знаю, где взять собаку, причем не одну!
— А сколько? — опешил Леха.
— Целых две! И зовут их Бомбицина и Понтюзо.
— Офонареть! Кто ж их такими именами наградил?! — Леха не предполагал, что у друга могут быть знакомые, способные так издеваться над животными. И только через минуту просек, в какую цепь связал Пусякин свои умонепостижимые мысли.
— Наконец, у меня есть прекрасный повод посетить электрическую фею с 3-его этажа. За сим декларацию благих намерений считаем законченной и отправляемся в путь, — резюмировал Пусякин. — В новом составе. С умными людьми. Чтобы моя теория подтвердилась, надо побывать внутри.
— А у тебя есть теория?
— Ессно! Ну, что — от винта, вернее от шифта! Не мандражируй, мой юный друг, прорвемся! — и Пусякин встал с кресла, всем своим видом показывая, что разговор закончен. —

Было понятно: под его шевелюрой роятся могучие мысли