Если школа — это маленькая жизнь, то мне повезло прожить целых две таких жизни.
Первые года полтора после перехода в лицей, проходя мимо своей старой школы, я думала, какое счастье, что школа эта больше не моя и двор с липами не мой, и на крыльце с кое-где облупившейся белой штукатуркой и выцарапанными по ней же словечками мне больше никогда не сидеть. Я хотела быть чужой этому месту и желание мое сбылось
Я благополучно забыла и свое первое Первое сентября, себя, маленькую в длинном джинсовом пальто и с букетом астр со своей грядки, и уроки танцев в гулком спортзале, и заветные разговоры на заднем крыльце с первыми в жизни подружками, и слезы под большим дубом, когда эти подружки вдруг подружками быть перестали, и игры в мяч, в странную игру под названием «семейка», и бесконечные выступления на сцене со стихотворениями по каждому мало–мальскому поводу. Кажется, даже в свой самый последний день я читала стих с высокого крыльца, что-то о героях и войне, но не вспомню сейчас ни строчки оттуда.
С того дня в школьном здании я бывала три раза. Первый раз — забирала остатки грамот из директорского кабинета. Потом с родителями, когда в актовом зале организовывали местный избирательный участок. Третий — сегодня.
Открываю тяжелую дверь, в тамбуре, где вечно валялись лыжи и палки с уроков физкультуры, сейчас лежит чуть стоптанный коричневый половик, на вид ему не больше пары месяцев. Оглядываю нижний холл: зеркала на колонах, сколько фотографий с ними я вижу листая фотографии в контакте моих старых друзей, стол охраны, рядом сидит сильно растолстевшая с моего прошлого визита нянечка. Меня узнают не сразу, сначала маму, она заходит сюда иногда по старой памяти. Кажется, мама ностальгирует по моей первой школе сильно больше меня. Здороваюсь и иду к лестнице на второй этаж.
Зеленая штукатурка не выглядит новой, но я ее уже не застала. Заглядываю под лестницу. Когда-то классе во втором мы с первой подружкой Дашей прятались здесь прямо под лестницей, в закутке для ведер и тряпок, сплетничали, сочиняли истории, менялись умопомрачительной ценности наклейками с щенками и Винкс. Мы слышали всех поднимающийся мимо нас, а нас никто не замечал, и нам просто так казалось. Интересно, а сейчас я бы поместилась в свое тайное место? Уже не проверить, дырку благопристойно закрывает штукатурка.
До звонка больше двадцати минут, успею обойти всю школу. Заглядываю в столовую, вспоминая сладкие булочки, которыми здесь торговали в мое время.
Нет, не судьба вспомнить вкус детства. Вместо горячей сдобы — безликие батончики и пакетики сока. Зато табуретки светло-деревянные с ярко-красными тонкими ногами остались неизменными. Я не любила дежурить в столовой в большой степени из-за этих мерзавок. После трапезы их полагалось задвигать в специальные пазы под столешницей, в которые задвигаться они, ровно и с первого раза упрямо не желали. Иногда дуэль со строптивой мебелью длилась целую перемену. Выдвигаю табуретку сажусь и замираю на мгновение. Вот она моя школьная жизнь, в этой самой деревяшке. Слышу голос крикливой учительницы начальной школы, ведущей свой выводок на обед, и быстро ретируюсь из столовой. Чужим, да еще в уличной обуви, здесь не место.
На доске спортивных достижений замечаю знакомую фамилию: Майорова Полина — победитель соревнований по бегу — моя одноклассница из прошлой жизни. Я ее неплохо помню, но, кажется, в той жизни мы не были подругами.
Звенит звонок, и из двери напротив выходят мои одноклассники. Бывшие, именно сейчас это слово как нельзя к месту. Кто-то проходит, не заметив, некоторые кивают: «Здравствуй, Арина» и проходят мимо, увлекшись своими разговорами.
Почти последней появляется Полина, она спортсменка-каратистка, всплывает у меня в памяти. Обнимаемся. Она, встряхивая каштановыми волосами (раньше, кажется, они были длиннее), спрашивает меня о том, где я сейчас, что делаю. Заученными фразами отвечаю, мол в лицее, собираюсь идти на журналиста. Она кивает, равнодушно хмыкает, еще раз встряхнув головой. Тем для разговора вроде как больше и нет. Пауза затягивается. Я спохватываюсь, спрашиваю, где найти Ираиду Алексеевну, и коротко прощаюсь, сославшись на то, что до звонка осталось всего ничего.
Прохожу дальше по коридору и вхожу в кабинет, за столом у окна сгорбилась учительница народной культуры. Все здесь сильно постарели, будто время летит для них намного быстрее, чем для меня. И Ираида Ивановна, и Светлана Владимировна, классный руководитель, что так не хотела меня отпускать в другую школу и почти умоляла вернуться. А сейчас она может найти для меня лишь пару дежурных слов. И Нина Ивановна, первая учительница тоже поседела и побледнела.
Короткие разговоры напоминают столкновения двух параллельных миров. Где-то что-то было, но сейчас — ничего общего, кроме стертых моментов из прошлого. Целых семь лет жизни здесь — прошли три года и они испарились почти без следа.
Только рисунки на стенах кабинета народной культуры все такие же яркие: богатырь в треугольном шлеме смотрит исподлобья, не доверяя, чувствует присутствие чужака, а наивная бумажная жар-птица улыбается со шкафа, будто я никуда и не уходила — глупышка.
Я чужачка. Все стало почище, поглаже, только вот жизни я в этих коридорах не чувствую, попасть в ритм не могу и не смогу уже никогда. Я будто гляжу на все через прозрачное стекло: все видно, рядом, только прикоснуться, окунуться сюда нельзя. Да и не хочется, сказать по правде. У меня уже давно другая жизнь, да и здесь она не стоит на месте. Остается лишь еще раз окинуть взглядом пейзаж из окон коридора, вдохнуть запах картофельного пюре в столовой и тихо уйти, мысленно прощаясь с этим местом. Больше у нас с ним не осталось ни разногласий, ни взаимных обид, ни претензий, все стерто временем.
Люди и дела, происходившие в этих стенах, подернулись пленкой истории. Я могу вспомнить имена и лица знакомых, но ощущаются они не более реальными, чем герои хорошей, запомнившейся книги.
Может это старость? Да вроде рано, в пятнадцать-то с небольшим.
