Московский
культурологический лицей

Стоишь и смотришь на него.

Смотришь вдаль. Все деревья, как деревья. Тянутся к солнцу, молчат, плотно ли сжатые скулы сосен, ли кокетливые взгляды скромниц-березок, раскидистые убеленные сединами шевелюры ив, мочащих к воде свои ветви. Все деревья, как деревья.

А оно — другое.

Оно не злое. Оно приютило шершней. Огромных и жутко гудящих. Я поэтому не приближалась к нему несколько лет. Боялась того, что из дупла, в стиле нашей интерпретации сказки Милна появятся лапки, усики-антенки и выберется полосатое грузное тельце, жало, сочащееся от яда. И, бешено взревев крыльями, кинется на меня.

Я, тогда еще маленькая девочка играла на песке, плескалась на песке в волнах, разносился смех, бегала по берегу, разбивая в клочья белую пену прибоя, ловила кузнечиков и ящериц. Ящериц особенно. Они сидели на плоских камнях и нагретых солнцем корягах, в блаженной нирване. До тех пор пока я, осторожно подкравшись к ним, не хватала быстро поперек туловища и не следила с завороженным детским удивлением за тем, как извивается хвост, лапки, головка (за хвост никогда не бралась — боялась, что он отпадет и ящерке будет больно). Потом, конечно отпускала. И ящерка стремительной молнией ускользала в траву.

А какая трава! Пахучая, густая! Душица и зверобой! И сколько цветов: полевые гвоздики, с их пряными нотками, ромашки — нивяники, пастушья сумка, одуванчики, уже отцветающая мать-и-мачеха, полевые колокольчик, и конечно, забавный мышиный горошек! И сколько цветов! Шмели, вальяжные и неторопливые, кокетливые бабочки. Я так любила нюхать цветы. Погрузишь лицо в букет и нюхаешь! Запах смолы, самого цветка, запах дождя, запах леса! Запах счастья! Запах детства!

Я бегу босиком по берегу. Голышом бегу, вся мокрая, хоть выжимай, и визжу радостно, мне лет пять. Меня захлестывает волны. Я замечаю лягушку. И начинаю ее преследовать. Иду за ней по следам. Она замечает меня — большую угрозу откуда-то сверху. И прыгает в пену. Я, не желая терять такую хорошую игрушку — за ней. Она ускользает. Но я не расстраиваюсь — нахожу интересную палочку и бросаю в волны, представляю, что я еду верхом на дельфине, как прекрасная русалка и радостно барахтаюсь в волнах. А вот что там мелькнуло в белых барашках? Не морское ли чудовище? но я не такая, как обычные девочки — не выпрыгиваю с криками из воды — я представляю себя на этот раз отважным рыцарем и на лихом скакуне, окутанная тучей брызг, бросаюсь в бой. Колошматю волны, и с неистовым гиканьем прока не уничтожу чудовище до конца.

Потом, когда бабушка, выглянув из-за журнала, строго воззовет «вылезать из воды» уныло поплетусь на берег. Меня оботрут большим полотенцем. Наденут на еще влажное тело сарафан и посадят на песок с игрушками. Вначале я буду «дуться» с поистине партизанским выражением лица буду молча сидеть, разглядывая песок — обиделась. Но потом, заметив на песке муравья, тащащего травинку, непременно начну новую игру установлю у него на пути пластмассового динозавра. Когда же мучить муравья мне надоедает, я лежу на песочке, думаю о том, что из воды выйдет когда-нибудь (нет, не красивый мальчик на белом коне) несколько коров, телята, утки, курицы, лошади — большие, живые, от которых пахнет лугом, сеном и молоком, единороги пегасы и драконы. Я так и видела, как они выходят стройным рядом из воды, как та красивая девушка Венера с картины художника со странной фамилией Боттичелли. В мифе говорилось, что она вышла из морской пены, но почему мои животные не могли выйти из пены речной? И стала бы я фермером — деревенской девочкой! Сама бы за всеми ухаживала! Мечта! Конечно, сейчас это кажется мне смешным, но тогда, для пятилетнего ребенка это было чудом, реальной сказкой. Мечтой. Я бы так хотела, чтобы среди зверей был хоть один, ну хоть самый маленький дракон.

Я вообще маленькой просто обожала драконов. Читала все книги про них, вернее мне вслух читали. А я разглядывала странички и непонятные черные значки, которые постепенно с возрастом стали приобретать все большее для меня значение.

Я влюблена в свое озаренное светом детской наивной улыбки, детство.

А дерево. Оно, как дух чего-то смотрит сверху на девочку, маленькую и беззаботную, не знающую еще ни бед, ни горестей, ни страданий, ни слова «школа». И думает что-то про себя, и скрипит. Долго и протяжно скрипит. Оно смотрит не осуждающе и не одобрительно. Оно созерцает меня, думая что-то свое.

И когда-нибудь я наберусь смелости пересилить внутренний барьер, ограждающий его, воздвигнутый ни сколько опасностью шершней, сколько глубинным чувством инородности, сильной энергетики, какого-то древнегоязыческого табу. Когда-нибудь я прикоснусь к его теплой шершавой, будто морщинистой коже, коре и расскажу ему все о своих мыслях, о себе. Я буду тихо-тихо шептать, прижав лицо к коре. Я поведаю ему все о своей жизни, о своих мечтах, мыслях, надеждах, стремлениях.

Никто больше не услышит моих слов. Их унесет ветер, и они рассыплется отзвуками какой-то далекой мелодией на прозрачной глади реки. Но оно будет их слышать. Только он — дерево, будет им внимать. И потом он расскажет мне свою историю. И уже я буду играть роль молчаливого создания, чьи мысли сокрыто ото всех. Пусть это будет история грустная, с плохим концом, я жажду услышать ее.

Я жажду услышать голос этого дерева. Думаю, он будет не мелодичным, но легким, как ветер. Как река, как полета души. А пока мне остается лишь сидеть она песке, обхватив руками колени и загадочным взглядом созерцать Дерево, в то время как оно не менее загадочным взглядом созерцает меня…