Четыре всадника, четыре вердикта, четыре страшные сказки или четыре (возможных! нет, возможных ли?!) варианта будущего человечества?
Вся эта гонка за тем, что сейчас красиво и грозно стоит на полках в книжных магазинах, в золотых эполетах, этакие генералы на параде, началась в двадцатом году прошлого века. Когда выходец из села Лебедяни Тамбовской губернии (думаю, вы уже поняли, о ком я — Замятин) издал свою книгу, которую скоро запретили в СоветскомСоюзе (карикатура на светлое социалистическое будущее) и перевели на множество иностранных языков. Ей зачитывались не менее известные выпускники старого доброго Оксфорда, придумавшие что-то про 1984 год, дивный новый мир, пролистывал и американский классик, сочинивший книгу про горящую бумагу.
Ах, нет, наверное, еще раньше. Если вы еще помните что-нибудь из курса школьной зарубежной литературы, на ум придет Франсуа Рабле, живший в XVI веке, придумавший сказку о двухвеликанах-обжорах, символизирующих чревоугодие и пафос современного (ему) общества. И Томаса Мора. Здесь появляется то самое слово, от которого и идет вся история. Утопия. Вначале без приставки «анти». В переводе с древнегреческого «утопия» означает «благое место» и первоначально обозначала остров, на котором живет идеальное общество. Конечно, часть «Утопии» Мора — это политический памфлет, он пытается наставить нравдивых политиков и пап на путь истинный, показав им дорогу к наилучшему чещвтованию человечтесва. А с другой стороны Мор раскрывается, как яроый преверженец гуманизма в свой эпохе. После этой книги термин «утопия» стал нарицательным. Теперь под ним подразумевается модель идеального общества, которое не может существовать в действительности. То — есть, почти сказочная модель. Утопий написано много. А также и антиутопий.
Та самая книга, дебютная, называлась коротко — «Мы». Странное, казалось бы, название. Почему не «Таинственная история антиутопия», почему не «Вы», наконец? Если вы прочитаете первые десять страниц, вам все станет ясно. Мы — это не просто местоимение. Это стиль жизни, это идеология, это религия. Это — колония муравьев, где нет своего бытия, где все — под номерами, где все — на пользу.
Что происходит с D-503? Или с Дикарем из «Дивного нового мира», где все человечество разделено на пять каст и дети рождаются в пробирках, слова «мать» и «отец» — аморальны и начисто искоренены из подсознания, зато есть возможность «взаимопользования» — аналогия розовых билетов. Или с Гаем Монтэгом из «451 градуса по Фаренгейту», где сжигают книги и проповедуют рекламу? Или с Уинстоном Смитом в «1984», где опасно даже думать, а если человек стал невыгодным Большому Брату, то его попросту «распыляют»? Ничего. Существуют, как и прочие.
А потом приходят женщины. Как в «женщина в песках» у Кобо Абэ. И резко открывают им глаза. Кларисса Маклеллан, учащая и учащаяся жить, руководствуясь принципом «посмотрите на дождь и осенние листья в лужах». I-330 с ее улыбкой-укусом. Джулия с ее красным кушаком. Ленайна, вписанная в рамки большинства. Хотя нет, не обязательно они открывают героям глаза. Иногда ведут их на протяжении всего романа, показывают возможную альтернативу, мир «за стеной», эпоху до Форда, дом-музей, возможность борьбы. В случае с Джоном-Дикарем она стала лишь точкой пережитого, лишь melting pot, которая превысила все. Герой (разделенный на четыре, но все-же единый) уже имел предпосылки к развитию (Дикарь читал Шекспира, Монтэг собирал не сожженные книги), уже был «отбракованной единицей» с точки зрения Единого Государства, Океании, Эпохи Форда или кого-то еще. Они медленно, мучительно, порывами и всплесками, заболевают «душой» — страшной болезнью, от которой нет лекарств. Чем заканчиваются антиутопии? По-разному. Иногда система задавливает человека, посмевшего противостоять ей, иногда человек вырывается. Но будет ли он свободен? Здесь или где-то еще? Утянетл и его женщина в песок или же он останется на поверхности в бытие небытия?
Посмотрите вокруг! Просто приглядитесь! К кому мы движемся? К Хаксли? Оруэллу? Система розовых билетов, увы, стала насаждаться массовой культурой, реклама процветает, прошлое забывается, дети выращиваются в пробирках, Большого Брата, впрочем, пережили, но кто сказал, что не появится еще один? Так будет ли это с нами? Или у нас найдутся писатели, которые быстро сочинят для нас новое и страшное чтиво с непонятным названием «антиутопия»?