Этимология — это, на самом деле, наука о путешествиях, а этимологический словарь — целое туристическое агентство. Действительно, попробуйте на секунду забыть о домашних заботах, срочных делах, президентских выборах, проблемах Ближнего Востока и пройтись, например, вдоль истории слова «лапша». Итак, представьте, как вы скачете вместе с монгольскими племенами вдоль прикаспийских степей, как спускаетесь к устью Дона, затем пересекаете Древнюю Русь с востока на запад, подчиняя себе не только племена, города и состояния, но и целую культуру. И видите неподвластным времени взглядом лингвиста, как за два с лишним столетия монгольский язык тесно вплетается и растворяется на огромных просторах древнерусского языка, оседая в нем уже привычными «лапшой», «кафтаном», «арбузом» и «башмаком».

Или заглянем в 16 век. Над русским языком на правах старшего брата, помогающего младшему с домашним заданием по математике, верховодит польский и любезно преподносит ему припасенное в древнегреческом и отшлифованное на славянский манер слово «музыка».

А вот и французы благодушно дарят нам «макияж», которым мы с благодарностью пользуемся до сих пор.

Но сегодня вам уже не удастся расслабленно пройтись вдоль страниц словаря, лениво переводя взгляд от одной метаморфозы к другой. Нет, вам придется крепко ухватиться за экран компьютера и со всех ног бежать вдоль иностранных слов, которые без всякого уважения к нормам русского языка, без подготовки врываются в тексты. Откуда у них такие права?

Мне кажется, что на это есть несколько причин. Во-первых, это особенности языка, из которого заимствуют слова (на сегодняшний день это по большей части английский), и языка, который заимствует (мы рассматриваем русский). В «Постскриптуме к русскому изданию «Лолиты»

Набоков описывает те сферы нашей жизни, где наиболее точным и достаточным является каждый из них: «…все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов — все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма». В этом и есть первая причина, тесно перекликающаяся со второй.

Почему процесс языковой глобализации не стоял так остро, например, в Российской империи 19-го века, когда аристократия считала французский язык едва ли не «роднее» русского? Или в начале 20-го на фоне «марксизма», «либерализма», «модернизма» и прочих «измов», захвативших быт интеллигенции? Возможно, потому что они не страдали от технологической лихорадки — болезни нашего поколения. Каждый год, месяц, чуть ли не день, нас забрасывают инновациями, новыми явлениями, открытиями, которым нужно срочно придумывать название и объяснения. И английский язык справляется с этой задачей гораздо лучше остальных именно потому, что он динамичен, он легко откликается на потребности своих носителей и быстро синтезирует лаконичные и законченные понятия. Это язык действия, а русский — скорее, чувственности. Поэтому, раз из родного мы не можем почерпнуть нужные нам слова, приходится вливаться в то, что называют «глобальным» языком.

Да и к тому же, мы ничем не отличаемся от своих предшественников: аристократов и интеллигенции Серебряного века — просто потому, что речь с иностранными вставками кажется нам модной, стильной, молодежной. В общем, более респектабельной.

Плохо ли это? Мне кажется, что нет. Если вам нужно вкрутить саморез в стену, вряд ли вы будете долбить его молотком, когда можно взять шуруповерт. Так же и здесь. Если наша главная цель — красивая и грамотная речь, то зачем биться в истерике, выдумывать абсурдные реформы и заменять «принтер» «печатником», если это только уродует фразу. Бытует, конечно, мнение, что на волне «хайпа» мы заменим все, что только можно заменить. Но мне кажется, это пустые страхи, потому что русский вполне самодостаточный как литературный язык, он легко восстанавливается от кризисов, подобных тем, что были во времена Ломоносова, когда возникла такая же нужда в новых терминах, как сегодня.

И раз уж Борис Слуцкий действительно прав, и «язык не поезд», с которого можно «спрыгнуть», так сделаем же наше путешествие наиболее приятным, максимально используя возможности как родных, так и иностранных слов.