1937 год. Мне 8 лет. Папа говорит, что я уже совсем взрослая, даже с Витюшей справляюсь сама. А Витюша тоже мужает. 3 года, а уже богатырь. Зовут меня Линой Ленц. Папа говорил, нерусские мы. Ленц — фамилия, дескать, немецкая. Папа мой председателем колхоза был, Форбель назывался, Ейский район, Краснодарский край. Жили себе, не жаловались. Колхоз наш процветал, обогащал люд повсеместно. Тут тебе и скотина, и посевы, молочко, курочки. Что тут говорить, а все у нас было, и мы меж собой дружны были. В школе сельской подружек у меня много водилось. Все в помощь родителям по дому хлопотали, а как закончат — на улицу бегут играть.
Фалидой маму мою звали. На карточку их с папой свадебную заглядывалась — до чего ж она там хороша была. Платье белое, как перышко, легкое; цветы, жемчужины на челе. Ангелом была, любила нас с Витьком сильно. До сих пор по ночам приходит ко мне. Счастливы мы были. До того лишь дня.

Проснулась я ночью от криков и плача Витькиного. Ввалились к нам в дом люди. Ботинки у них тяжелые были, словно каменные. Винтовки. Я такие в учебниках видела, в школе показывали. Схватили нас, а зачем? Куда? Что будет с нами? Никто не знал. Помню, мама плачет. Вывели нас на улицу впопыхах. Ноги босые, камушки на дороге больно резали ноги. В темноте силуэты вижу- другие дети шли. Мамочка, что же это? Страшно, как же страшно. Витюша плачет. Папа выкрикнул вслед: «Все будет хорошо». Нас ведут к лесу, ног не жалеют. Почему на нас так злятся эти люди? Солдат, который Марью вел, подругу мою, плакал с нами, детьми. Видать, человек неплохой был.
Остановились. Запах угля, стали и копоти — к поезду привели. Мне стало по-настоящему страшно. Что теперь будет с нами? Бежать некуда.

Завели в вагоны. Кажется, в таких скотину перевозят. Холодно. Двери закрыты, ничего не вижу. Поезд тронулся и издал протяжный стон, скрывший звук, до сих пор раздающийся в моей голове.

Дни сменяли друг друга. Дети умирали на моих руках. Как помочь им? Есть совсем нечего. Становится все холоднее. Греет лишь солнечный свет, пробивающийся сквозь щели меж груды досок, называемых нашим поездом. Витюша все чаще спрашивает у меня, где мама с папой. А я с болью в сердце продолжаю повторять папины слова: «Все будет хорошо», — теряя надежду на лучшее и осознавая, что больше мы с ними не увидимся.

Холод сковывает движения, проникает в нос и хватает сердце в свои колючие оковы, вырывая из сна. Окоченевшая, я очнулась от яркого света, озарившего изуродованные смертью стены вагона. Снова эти тяжелые ботинки. Они схватили нас и безжалостно выбросили в снег. Последнее, что я помню — лицо того самого солдата. Он отдал нам свою шинель и отбыл с другими по свисту поезда. Мы остались одни. В ледяной тюрьме. Я и те из живых, кто был покрепче, взялись за сооружение норы в снегу.
Я никогда прежде не видела снег. Я подумала тогда: «Как странно. Так красив, легок. Сверкает, как хрустальный графин на свету. И так обжигающе холоден».
Снова мысли о маме. Она всегда со мной.

В темноте были видны огни домов. Я отправилась туда. Только на полпути я поняла, что силы покидают, холод сковывает ноги. Тело уже не мое, мысли не мои. Страшно, больно. Хочется остановиться, но нельзя. К рассвету дойдя до деревни, я упала, видя, как подбегают ко мне люди.
Впереди мне предстояли долгие годы тяжелейшей работы, за которую мы получали картофельные очистки на ужин. Но я знала, что отныне буду бороться за свою жизнь и тот самый звук выстрелов, поселившийся в моей голове, будет когда-то звуком победы над жестокостью и смертью, звучащим на просторах моей огромной Родины.

Это история моей прабабушки Лины Романовны Ленц, являющейся потомком проживающих на территории России с 1760-х гг. этнических немцев. О Великой Отечественной войне сказано уже достаточно слов, но их никогда не будет много. Люди, если в вашем сердце зародилась обида или злость на ближнего своего, вспомните эту историю — историю маленькой девочки, которая видела войну. И будьте благоразумны, ведь в ваших руках будущее и благо грядущих поколений.