Со мной рядом лежит мой Версаль (далматин), шерсть накаляется (на черных пятнышках больше, чем на белых), дрыгает лапами и тихо, тонко скулит во сне. Что же ему снится? Кошки? Погони за белками? Охота? Зимний снег? Дворняжка Жулька из соседнего подъезда? Не узнаешь ведь никак.

Потом, сбрызгивая каждым своим движением рой кузнечиков (бабочки сидят на благоухающий свежестью сорванной душничке, перепутав по ошибке ее с живыми цветами), встаю и бреду по досточкам в дом. В больших алюминиевых ваннах отмокают в колодезной воде грибы. Рыжие лисички, подосиновики с синим срезом ножки, грязные как смертный грех, но такие белые и вкусные грузди, подберезовики с налипшими на шляпку волосинками осоки, благородные белые, рыжики, сыроежки и моховики. Между ними всплывают оставленные в корзинах берестяные полоски, обрывки мха и редкие красные ягоды брусники. Брусника и клубника сушатся здесь же на солнце, вываленные в кучу на противни для выпекания в печи: от них идет такой густой и пряный ядреный ягодный дух, что в голову ударяет.

Дома, в долгожданной прохладе, смотрит на меня здоровая остывшая печь. Кое-где отвалилась штукатурка, и я маленькая рисовала угольком разных животных: коней, собак, кошек, динозавров и акул. Лежу на печи, холодные кирпичи, алча под штукатуркой, всасывают из меня лишнее тепло, отдыхаю.

Когда идти в баню слишком холодно (весной и осенью), у нас есть свой маленький секретный ритуал. В печь, уже прогоревшую, но еще пышущую скрытым жаром, залезают и долго-долго сидят на кирпичах среди выгребенного угля и золы, где пахнет кедром (разлитый в прошлом году бутылек кедрового ароматического масла) и углем, и сверчками. Долго греешься, пока не устанешь от тепла, бурлящего вместе с кровью во всем теле. В настоящей бане: густой пар под полками, в котором, кажется, можно забуксовать, как в непролазной грязи, если после дождя ехать за клюквой.

Еще вечером в одной ночной рубашке босиком можно выйти в огород. Там дальше, через забор, березняк — и на каменистый пустырь, называемый местными «каменные горки». Здесь выход породы, как маленький холм возвышается над этой окраиной деревни каменистый склон, поросший «заячьей капустой». Тут первая-первая, еще в самом начале июня, зреет клубника. Правда и выбирают ее деревенские тоже очень скоро. Вдали за березняком притаилась старая пожарная вышка. Прибегаешь на эти каменные горки, лезешь на верхушку, на самую лысую седую от ковыля макушку холма и смотришь на небо. Хочешь лечь на камни — ложись. Они еще не успели остыть от солнца. Над головой выбитые резчиком дырочки, отверстия, прогрызенные на черном льняном полотнище небес невидимой титанической молью.

Еще я обожаю забираться в чулан, где лежит абсолютно все: старая керосинка «керогаз», дрова, картинки, репродукции со старыми пятнами от пролитого чая, посуда, корзины, чайники и черенки от граблей и лопат, свечи, кнопки, гамаки, авоськи. Стоят старые комоды с запыленными стёклами, в выдвижных ящичках которых можно найти еще много всякой всячины. Рай для натюрмортов!

Еще, бывало, одурев от сбора клубники, падаешь в поле (в накомарнике, экипированная на все сто) на спину и чувствуешь солнце на лице. Так и загораешь — в сеточку.

Думаю, если есть духовность, если есть содержание, форму можно наполнить самую любую.