Московский
культурологический лицей

Расскажите жителям всей страны о памятниках, посвященных событиям и героям Великой Отечественной войны, в своем городе, поселке, деревне, станице или ауле. Для размещения информации на сайте «Карта памяти» памятник необходимо сфотографировать, фотографию (одну или несколько) сопроводить кратким описанием или рассказом.

Авторы самых интересных материалов будут приглашены в Москву на парад Победы 9 мая.

Редакция газеты «Антирутин» уже принимает участие. А ваше издательство и лично вы? Присоединяйтесь, друзья!

Весна посреди зимы. Почти как разнообразие тонов и цветов в блеклой пурге. Почти как подснежники в конце декабря. Один этот запах витает в воздухе. Легкий, неуловимый. В нем есть какие-то ноты капели — звонкой и в тоже время плачуще-грустной. В нем есть шепот крыл возвращающихся на расквашенные непогодой поля грачей. В этом есть некая меланхолия — протяжный жалобный вздох оседающего сугроба.

Думаю. Лечу. Или думаю, что лечу. Вместе с голубями поднимаюсь в воздух — суровый и какой-то нерешительно-сгущенный, к небу с мистическим ореолом пылающего где-то в отдалении вечного взрыва солнца. Не знаю, кто приносит их — может, назойливые воробьи с наглым, но умиляющим проворством прошмыгивающие меж грузными нахохлившимися голубями в поисках очередного семечка, щедро разбрасываемых улыбчивыми морщинистыми старушками, из тех, которых называют божьими одуванчиками, из тех, что так тщедушно и одновременно с благоговейным умилением поднимают морщинистые шеи и так долго моргают на солнце, что становятся похожими на Тортиллу, плутающую в дебрях своих воспоминаний. Хотя, у кого-то непроходимые дебри, у кого-то распаханные поля под голубыми небесами, а у кого-то — кладовая, где под приглушенным светом одинокой желтой лампочки угасающего рассудка стоят в темноте стройными рядами банки с соленьями и вареньями мыслей долго, с запахом тимьяна преют пузатые наливные оранжевым спелым соком тыквы воспоминаний… И, не дай бог, какая-нибудь мышка склероза попробует, влекомая ли дерзновенным ощущением кощунства, или просто — любопытством, только притронуться к одному из мешков с пряными ароматами гречихи, фасоли и пшеницы… У кого-то — библиотека — книги, книги и запертые в бесчисленных томах знания — птицы в клетках, стремящиеся вылететь наружу, но только бьются о прутья… Библиотеки — раздолье не только для книжных червей, но и для неуспокоенных призраков мыслей. У кого-то буйные реки, текущие ли вальяжно средь полей и болот, или несущиеся в стремительной гонке за мечтами средь горных кряжей; а у кого-то туман. Туман и больше ничего. Что будет у вас, когда вы будете в возрасте этих бабушек щуриться на свет — вам решать.

Я смотрю на панораму города. Снег, клипы, спящие дома, гаражи, машины, порыкивающие облаками сизых клубов дыма, подростки, самозабвенно гладящие смартфоны, детвора, с гиканьем и визгом в туче снега атакующая крышу близлежащего гаража, лай собак, как дворовых, так и домашних, глодающих в общей своре говяжьи мослы, выброшенные кем-то из хозяев, полотнища белых простыней, что как утки крыльями, хлопают на ветру, на чьем-то балконе. Откуда берется этот аромат? Аромат веселья, новизны, сосновых иголок, талого снега, и чего-то пушистого и милого, непонятного средь почти арктических застоев белого снега. Это запах весны — ненавязчивый, но такой желанный. Понимаешь, что его нет — это эйфория, он сейчас рассеется, но ты стоишь и полной грудью вбираешь его в себя. Это как запах булочек, свежих булочек, которые только-только снимают с листа, с вишневой подливкой и лопающийся от жара сладкой корочкой, посыпанных сверху шоколадной стружкой. Ты не видишь самих булочек, когда стоишь рядом с окном школьной столовой. Но ты не думаешь, как бы завладеть ими. Не представляешь себе, что самые аппетитные уже раскупят, а если даже и нет, то когда придешь туда, они уже остынут, станут более черствыми, холодными, другими. И навряд ли тебе доведется наслаждаться этим пронзительно обжигающим губы вкусом, этим моментом, когда прожаренная корочка лопается и на язык стекает горячая, как вулканическая лава, но, Боже, такая сладкая вишневая подливка. Ты не удерживаешься, и, сразу отойдя от кассы, впиваешься зубами в булочку, жуешь медленно, смакуешь каждую грань этого дикого одуряющего вкуса. И потом, когда остаются лишь крошки на пальцах, пятна пролившиеся подливки, да прилипший к губам печеный сахар, ты замираешь с дурацкой улыбкой, смакуя и еще раз переживая это удивительное ощущение. Столько мыслей — и породил их один этот запах.

Как игривый котенок, что выходит на балкон, нерешительно переступает мягкими лапками, смешной и нелепой своей детской простой, он совсем как ребенок. Еще не прижилась отчужденная гордость и «сам-себе-на-уменность», так характерно присущая всем представителям кошачьего племени. Он еще не знает, что скоро станет большим матерым котом, будет фыркать и коситься на хозяев гордо-розным взглядом, будет драться с соседскими котами во дворе, и, затем, гордо демонстрируя порванное в поединке ухо, жалобным и громким мявом оповещать хозяев о своем приходе… Он встает на цыпочки своих неуклюжих лап нюхает ветер, ежится от снежинок, оседающих на гладкую шерстку, не успевшую еще стать пушистой, и громко чихает, когда особенно назойливая попадает ему в нос. За этой снежинкой приходит другая. Котенок ворочается, встает на задние лапки, ловит снежинки, с детским наивным чувством первого снега. Он падает на спинку и катается по снегу, разгребая лапками наметенные за ночь сугробы. Он счастлив. Он унюхал аромат наступающей весны. И не знает он, что на свете есть большие грозные собаки, злобная детвора, матерый соседский кот, собравший себе приблудный гарем и держащий в страхе всю округу, суровая хозяйка, шлепающая за запачканные половики… Он простой котенок, который радуется снегу. Он не знает, когда придут за ним проблемы. Он унюхал эфемерную весну — нечто новое, непонятное, таинственное, чарующее. Он — маленький котенок. Он радуется. И этим он счастлив.